Неточные совпадения
И отходил прочь. Он хотел показать, что его покорность
была только снисхождением умного, что он хочет и
умеет быть независимым и выше всех
милых глупостей. Но этого никто не понимал, а Борис бойко кричал...
— Право, не знаю, как вам ответить на это, мой
милый князь, — тонко усмехнулся Версилов. — Если я признаюсь вам, что и сам не
умею ответить, то это
будет вернее. Великая мысль — это чаще всего чувство, которое слишком иногда подолгу остается без определения. Знаю только, что это всегда
было то, из чего истекала живая жизнь, то
есть не умственная и не сочиненная, а, напротив, нескучная и веселая; так что высшая идея, из которой она истекает, решительно необходима, к всеобщей досаде разумеется.
— Нет, мой друг, я ни в каком заговоре не участвовал. А у тебя так даже глаза засверкали; я люблю твои восклицания, мой
милый. Нет, я просто уехал тогда от тоски, от внезапной тоски. Это
была тоска русского дворянина — право, не
умею лучше выразиться. Дворянская тоска и ничего больше.
— О, не то счастливо, что я вас покидаю, уж разумеется нет, — как бы поправилась она вдруг с
милою светскою улыбкой, — такой друг, как вы, не может этого подумать; я слишком, напротив, несчастна, что вас лишусь (она вдруг стремительно бросилась к Ивану Федоровичу и, схватив его за обе руки, с горячим чувством пожала их); но вот что счастливо, это то, что вы сами, лично, в состоянии
будете передать теперь в Москве, тетушке и Агаше, все мое положение, весь теперешний ужас мой, в полной откровенности с Агашей и щадя
милую тетушку, так, как сами
сумеете это сделать.
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, —
пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку
сумел подать алчущей. Начинай,
милый, начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?
— Что, моя
милая, насмотрелась, какая ты у доброй-то матери
была? — говорит прежняя, настоящая Марья Алексевна. — Хорошо я колдовать
умею? Аль не угадала? Что молчишь? Язык-то
есть? Да я из тебя слова-то выжму: вишь ты, нейдут с языка-то! По магазинам ходила?
— Не правда ли, как вчера у Соловкиных
было приятно! — говорит матушка, — и какая эта Прасковья Михайловна
милая! Как
умеет занять гостей, оживить!
— Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите
миловать! Из чего, не во гнев
будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думаю, ни один швец ни в одном государстве на свете не
сумеет так сделать. Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики!
— Очень он мне
был жалок сегодня, — подхватил Лаврецкий, — с своим неудавшимся романсом.
Быть молодым и не
уметь — это сносно; но состариться и не
быть в силах — это тяжело. И ведь обидно то, что не чувствуешь, когда уходят силы. Старику трудно переносить такие удары!.. Берегитесь, у вас клюет… Говорят, — прибавил Лаврецкий, помолчав немного, — Владимир Николаич написал очень
милый романс.
— Не
умею вам сказать,
милая… Подождите!.. Нет ли у меня кого-нибудь знакомого из профессоров, из медицинского мира?.. Подождите, — я потом посмотрю в своих записных книжках. Может
быть, удастся что-нибудь сделать.
Милая моя сестрица не
умела брать ягод, то
есть не
умела различать спелую клубнику от неспелой.
— Нет уж, благодарю вас: она ведь оттого так и груба, что знает, никто, кроме нее, не
умеет стереть табак, как я люблю. Вы знаете, мой
милый, — продолжала бабушка после минутного молчания, — что ваши дети нынче чуть
было дом не сожгли?
Всем этим я обязан вам,
милая маменька, или, лучше сказать, той безграничной проницательности материнской любви, которая сразу
умела угадать мое настоящее назначение. Вы удержали меня на краю пропасти в ту минуту, когда душа моя, по неопытности и легкомыслию, уже готова
была устремиться в зияющие бездны адвокатуры!
— Вот-с, в этих самых стенах, — стал он повествовать, — князь Индобский подцепил нашего
милого Аркашу; потом пролез ко мне в дом, как пролез и к разным нашим обжорам, коих всех очаровал тем, что
умел есть и много
ел, а между тем он под рукою распускал слух, что продает какое-то свое большое имение, и всюду, где только можно, затевал банк…
—
Помилуйте! — жаловался он, — ничего толком рассказать не
умеют, заставляют надевать белые перчатки, скакать сломя голову… Да вы знаете ли, что я одной клиентке в консультации должен
был отказать, чтоб не опоздать к вам… Кто мне за убытки заплатит?
—
Помилуйте, — возразил Берсенев, — вас
будут скверно кормить: эта баба совсем стряпать не
умеет. Отчего вы не хотите обедать со мною? Мы бы расход пополам делили.
—
Было множество, самых пламенных, самых преданных, мало ли что
было! У меня лицо
было вот какое, а теперь совсем другое. Да, впрочем, друзей не нужно: дружба —
милая, юношеская болезнь; беда тому, кто не
умеет сам себя довлеть.
— У этих
милых девушек один недостаток: надежда должна
быть старше веры, ео ipso, [разумеется (лат.).] а в действительности Вера старше Надежды. Но с этой маленькой хронологической неточностью можно помириться, потому что она
умеет так хорошо улыбаться и смотреть такими светлыми глазками…
Лаптев заметил, как давеча сконфузилась его жена; пока читались акафисты и певчие на разные лады выводили тройное «господи
помилуй», он с душевным напряжением ожидал, что вот-вот старик оглянется и сделает какое-нибудь замечание, вроде «вы не
умеете креститься»; и ему
было досадно: к чему эта толпа, к чему вся эта церемония с попами и певчими.
И ей
было смешно, что студенты дерутся и что я ставлю их на колени, и она смеялась. Это
был кроткий, терпеливый и добрый ребенок. Нередко мне приходилось видеть, как у нее отнимали что-нибудь, наказывали понапрасну или не удовлетворяли ее любопытства; в это время к постоянному выражению доверчивости на ее лице примешивалась еще грусть — и только. Я не
умел заступаться за нее, а только когда видел грусть, у меня являлось желание привлечь ее к себе и пожалеть тоном старой няньки: «Сиротка моя
милая!»
— О mon cher monsieur Alexis, soyez si bon, [
Будьте так добры (фр.).] — шагнула ко мне с обворожительною улыбкою сама m-lle Blanche, схватила меня за обе руки и крепко сжала. Черт возьми! Это дьявольское лицо
умело в одну секунду меняться. В это мгновение у ней явилось такое просящее лицо, такое
милое, детски улыбающееся и даже шаловливое; под конец фразы она плутовски мне подмигнула, тихонько от всех; срезать разом, что ли, меня хотела? И недурно вышло, — только уж грубо
было это, однако, ужасно.
Никто не удивится, если скажу, что граф
был для графини — только мужем, то
есть: человеком иногда сносным, иногда нужным, иногда скучным до крайности; но если примолвлю, что графиня,
будучи прелестною и
милою, до приезда в деревню
умела сохранить тишину сердца своего, и не случайно (ибо случай бывает нередко попечительным дядькою невинности), но по системе и рассудку, то самый легковерный читатель улыбнется…
Итак тамбовская красотка
Ценить
умела уж усы //.......... //..........
Что ж? знание ее сгубило!
Один улан, повеса
милый(Я вместе часто с ним бывал),
В трактире номер занимал
Окно в окно с ее уборной.
Он
был мужчина в тридцать лет;
Штабротмистр, строен как корнет;
Взор пылкий, ус довольно черный:
Короче, идеал девиц,
Одно из славных русских лиц.
—
Есть и секрет, Савелий Гаврилыч, — шепотом объяснил Мишка, продолжая оглядываться. — Такой секрет, такой секрет… Стою я даве у себя в передней, а Мотька бежит мимо. Ну, пробежала халда-халдой да бумажку и обронила. Поднял я ее и припрятал… А на бумажке написано, только прочитать не
умею, потому как безграмотный человек. Улучил я минутку и сейчас, например, к Сосунову, а Сосунов и прочитал: от генеральши от моей записка к вашему Ардальону Павлычу насчет любовного дела. Вот какая причина,
милый ты человек!
Разумеется, началось смятение сердец. У нас
был офицер, которого мы звали Фоблаз, потому что он удивительно как скоро
умел обворожать женщин, — пройдет, бывало, мимо дома, где какая-нибудь мещаночка хорошенькая сидит, — скажет всего три слова: «
милые глазки ангелочки», — смотришь, уже и знакомство завязывается. Я сам
был тоже предан красоте до сумасшествия. К концу обеда я вижу — у него уже все рыльце огнивцем, а глаза буравцом.
Достигаев.
Милая Варюша, нельзя ни торговать, ни воевать, не
умея сосчитать, сколько денег в кармане. Про Маланьины деньги узнать можно так: имеется дама Секлетея Полубояринова, она — участница нощных бдений владыки Никандра, а Никандр — всякие деньги любит считать. Кроме того,
есть один человек в епархиальном совете, — мы его оставим в резерве. Ты, Варюша, возьмись переговори с Полубояриновой, и ежели окажется, что деньжата — монастырские, ну, — сами понимаете! Куда это красавица моя ускользнула?
Посидев безвыходно дома, я заскучал и написал доктору Павлу Ивановичу письмо с просьбой приехать поболтать. Ответа на письмо я почему-то не получил и послал другое. На второе
был такой же ответ, как и на первое… Очевидно,
милый «щур» делал вид, что сердится… Бедняга, получив отказ от Наденьки Калининой, причиной своего несчастья считал меня. Он имел право сердиться, и если ранее никогда не сердился, то потому, что не
умел.
Выходил Сухман во чисто поле,
Говорил Сухман таковы слова:
«Гой, Владимир-князь, красно солнышко,
Не
умел меня в пору
миловать,
Не
умел же ты в пору жаловать,
А теперь тебе не видать
будет,
Не видать меня во ясны очи».
—
Милые дети, не осуждайте других в своих неудачах. Ищите причины ваших бед в самих себе. И если вы не ослеплены тщеславием, вы найдете ее, а найдя ее, вы
сумеете избавиться от зла. Лекарство от ваших бед в вас самих. Пусть ваш умственный взор никогда не покрывается покровом Майи… Помните те слова, которые
были талисманом моей жизни...
Мамино рождение!.. Приятный сюрприз!.. A она, Тася, совсем из головы выпустила, что сегодня день маминого рождения. Совсем даже и позабыла об этом и не подумала приготовить подарка
милой мамусе. A Леночка и Павлик наверное уже приготовили и
будут гордиться этим перед ней, Тасей! Нет! Нет! Никогда! Ни за что! Она не оставит без подарка
милую маму, которая одна только и
умеет прощать все шалости и проделки своей любимицы.
Едва девочки успели обсудить и одобрить предложенные Бельской пункты, как в класс вошла инспектриса. Очень высокая, очень сердитая и очень болезненная, она не
умела ни прощать, ни
миловать. Это
была как бы старшая сестра нашего Пугача, но еще более строптивая и желчная.
— Ты думала, помер отец, так на тебя и управы не
будет? Мама, дескать, добрая, она пожалеет… Нет,
милая, я тебя тоже
сумею укротить, ты у меня
будешь знать! Ты бегаешь, балуешься, а мама твоя с утра до вечера работает; придет домой, хочется отдохнуть, а нет: сиди, платье тебе чини. Вот порви еще раз, ей-богу, не стану зашивать! Ходи голая, пускай все смотрят. Что это, скажут, какая бесстыдница идет!..
— Знаем мы «в первый раз», — вскинула она на него глаза. — Уж ты мне тоже, пожалуйста, розовый вуаль на глаза не надевай, я и так
умею различать предметы. Знаю твой вкус: пришел, увидел, победил. И чем скорее и новее — тем
милее и вкуснее. Настоящий гастроном в этом отношении: непременно переменное кушанье надобно. А Щепетович, я знаю давно, какая она птица. У Наташи Лососининой отбила мужа, он даже ей в то время нужен не
был, другой
был при ней, так только, чтобы отбить.
— Парады!.. Разводы… Большое к себе уважение! Обернется, шляпы долой!..
Помилуй Господи!.. Да и это нужно, да во-время!.. А нужнее этого: знать, как вести войну, знать местность,
уметь расчесть,
уметь не дать себя в обман,
уметь бить! А битому
быть — не мудрено!.. Погубить сотни тысяч!.. И каких, и в один день…
Помилуй, Господи!..
Помни это, mon cher, [
Милый дружок,]
будь мил, как ты
умеешь быть…
— Пришил, а не приклеил. Это, друг, покрепче
будет. Ну,
милый, белый день занимается, некогда с тобой хороводы водить.
Умел золотить,
умей и раззолачивать. Давай обратное средствие, живо, не то так тут на кресле и иссохнешь.